Предсказание - Страница 4

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Заметив сына, Джозеф сел, и одна из медсестёр приподняла часть кровати у изголовья, чтобы поддержать ему спину.

К нему вернулся не только дар речи, но и контроль над парализованной после инсульта половиной тела. Он схватился за правую руку Руди, крепко, даже при чинив боль, сжал.

Изумлённый столь резкими переменами в состоянии отца, Руди поначалу решил, что произошло чудо и тот выздоровел. А потом понял, в чём дело: умирающий человек прилагал отчаянные усилия, чтобы сообщить что-то крайне важное.

Кожа на лице Джозефа обтянула кости, словно смерть «съела» всё, что находилось между ними. Глаза стали огромными и в них, когда он смотрел на сына, застыл страх.

— Пять дней, — хрипло прошептал Джозеф. — Пять ужасных дней.

— Успокойся, папа. Тебе нельзя волноваться, — предупредил Руди, но, взглянув на кардиомонитор, увидел, что сердце отца бьётся учащённо, но ровно.

Одна из медсестёр поспешила за врачом. Вторая отступила от кровати, но держалась поблизости, готовая тут же прийти на помощь, если пациенту вдруг станет хуже.

Облизав пересохшие губы, Джозеф изрёк пятое предсказание: «Джеймс. Ему дадут имя Джеймс, но никто не будет называть Джеймс… или Джим. Все будут звать ею Джимми».

Слова отца удивили Руди. Он и Мэдди решили назвать мальчика Джеймс. А девочку — Дженнифер. но ни с кем не обсуждали свой выбор.

Джозеф не мог этого знать. Однако знал.

А Джозеф продолжил, и по голосу чувствовалось, что он торопится, боится, что не успеет: «Пять дней. Ты должен предупредить его. Пять ужасных дней».

— Успокойся, папа, — повторил Руди. — У тебя все образуется.

Его отец, и без того белый, как ломоть отрезанного хлеба, побледнел ещё больше, став белее муки в мерной чашке.

— Не образуется. Я умираю.

— Ты не умираешь. Посмотри на себя. Ты говоришь. Паралича как не бываю. Ты…

— Умираю, — настаивая Джозеф, хриплый голос стал громче. На висках запульсировали вены, монитор зафиксировал увеличемие частоты сердцебиений. — Пять дат. Запиши их. Запиши сейчас. СЕЙЧАС!

В замешательстве, опасаясь, что попытка спорить с отцом может привести ко второму инсульту, Руди поспешил выполнить просьбу отца.

Ручку взял у медсестры. Бумаги у неё не было, и она не позволила воспользоваться картой пациента, которая висела на изножии кровати.

Из бумажника Руди достал контрамарку в цирк, где выступал Бизо: чистая оборотная поверхность моглг заменить страницу блокнота.

Контрамарку Руди получил неделю тому назад от Хью Фостера, полицейского Сноу-Виллидж. Они дружили с детства.

Хью, как и Руди, хотел стать кондитером. Но природа не дала ему соответствующих способностей. Об его оладьи люди ломали зубы. А вкус лимонных торто оставлял желать лучшего.

Полицейская служба приносила не только жалованье, но и «борзых щенков» — контрамарки в заезжий цирк и коробки с патронами от различных производителей. Этими патронами он делился с Руди, получал взамен пирожные, не портившие аппетита, а ещё — пироги и штрудели, не вызывающие рвотного рефлекса.

На одной стороне контрамарки надпись «Бесплатно» окружали чёрные и красные изображения слонов и львов. Размерами, три на пять дюймов, контрамарка не отличалась от карточек, которые используются библиотечных каталогах.

Руди положил контрамарку на бумажник, чистой стороной к себе, приготовился записывать. Под шум барабанящего по оконному стеклу дождя, схватившие за ограждающие поручни, Джозеф назвал первую дату: «Тысяча девятьсот девяносто четвёртый год. Пятнадцатое сентября. Четверг. Запиши».

Стоя рядом с кроватью, Руди записал чётким, ровным почерком, каким записывал рецепты: «15 СЕНТ. 1994. ЧЕТВ.».

Широко раскрытыми глазами, словно кролик, загипнотизированный удавом, Джозеф уставился в какую-то точку, расположенную высоко на стене. Но видел, похоже, не только стену, но и что-то более значимое. Будущее.

— Предупреди его, — прохрипел умирающий старик. — Ради бога, предупреди его.

— Предупредить кого? — в недоумении переспросил Руди.

— Джимми. Своего сына, Джимми, моего внука.

— Он ещё не родился.

— Ждать осталось недолго. Две минуты. Предупреди его. Девятьсот девяносто восьмой. Девятнадцатое января. Понедельник.

Заворожённый окаменевшим лицом отца, Руди застыл, не касаясь ручкой бумаги.

— ЗАПИШИ! — прорычал Джозеф. В крике пересохшие губы так разошлись, что нижняя треснула. Алая струйка крови потекла по подбородку…

— Девятьсот девяносто восьмой, — пробормотал Руди, записывая.

— Девятнадцатое января, — хрипя, повторил старик. — Понедельник. Ужасный день.

— Почему?

— Ужасный, ужасный

— Что в нём будет ужасного? — продолжал любопытствовать Руди.

— Две тысячи второй. Двадцать третье декабря. Снова понедельник.

— Папа, все это так странно, — Руди говорил, записывая третью дату. — Я не понимаю.

Джозеф по-прежнему крепко держался за хромированные поручни, с двух сторон ограждающие кровать. Внезапно тряхнул их с такой нечеловеческой силой, что они с диким скрежетом едва не вырвались из гнёзд.

Медсестра рванулась к кровати, с тем чтобы успокоить пациента, но ярость и ужас, которые перекосили его бледное лицо, заставили её остановиться. А после очередного громового раската, когда пыль посыпалась со звукоизолирующих плиток потолка, она отступила на шаг, возможно подумав, что и гром — дело рук Джозефа.

— ЗАПИШИ! — потребовал он.

— Записал, записал, — заверил огца Руди. — 23 декабря 2002 года, снова понедельник.